← «Розовый Слонъ», альманах, выпуск второй

Ухарь Ильич Коровин

В деревню

Эх-х-х-х!

Деревня! Ощущается сладкий запах травы и навоза. Средь зеленых холмов выпасают скотину; холодно, коровы с шуршанием выдирают куцую пожелтевшую траву, пастух в телогрейке переминается с ноги на ногу, ходит взад-вперед, дрожит от утренней промозглости. Вокруг ни души кроме мужика с коровами; одиночество, блаженное одиночество, свидание с бесконечностью неба, плавание в мыслях собственных, ничем не стесняемое, кроме редкого мычания животных с пастбища.

Земля лысеет к зиме, а трава хрустит под ногами — кое-где желтый ковер переходит в черные пятна, оставленные летним пожаром. Одинокие деревца стоят припорошенными опавшей листвой, тянут голые ветки в голубой океан, где с криком плещутся птицы, покидающие родные края. Иду неспешно вперед.

Встречаясь с пастухом, здороваюсь, жму холодную руку. Пастух спрашивает огня, раскуривает добротную самокрутку, заначенную в кармане, прямо жмурясь от удовольствия. Дает мне тоже подымить. Вынув из кармана желтый клок газеты, просовывает его в кучку хвороста, я чиркаю спичкой, чтобы разжечь костерок.

Погода не располагает к разговорам, долго на месте не проторчишь, яйца колом встают. Но скоро уже огонь начинает нас согревать. Слово за слово…

А самокрутка у пастуха крепка, уебаться в пень башкой как крепка. Среди голого поля замечаю ржавую трубу. Просто какой-то обрезок толстой трубы, прямо в поле. Мой собеседник все что-то рассказывает, но, заметив, как я забывшись глазею на кусок железа, он переходит к повествованию о трубе.

О ржавой трубе в чистом поле. Только мужик указал рукой в сторону странной хреновины, я очнулся от раздумий и стал слушать.

Сейчас, конечно, земля остывает и твердеет. Дело к зиме, неделя-другая, тут ляжет снежное покрывало. Пройдет мужик, пнет трубу в поле. Бык насцыт. Ну труба, да труба. Это к весне все отсыреет и освежится, встанет непролазная грязь, так что в сапогах сквозь поля да холмы не пройти. Хреново, говорите. Но вот как земля размягчится, так труба поднимается.

Медленно, со скрипом. Вертится, по полю проплывает. Перископ глядит в даль, на деревню, лодка в грязи вязкой плывет. Баба увидит — испугается. Мужик увидит — глаза протрет.

А в лодке подводной, что в грязь заплыла, люди сидят веселые. Кого не встретят — бычок мятый подарят, в сосуд восточный дунуть дадут. И радость в деревне, праздник.

И дел к весне много, и грязь, и смурь. Ан нет! — радуга в небе стоит, облака плывут разноцветные. Кто ни зайдет с деревни соседней — все одно решают — глупые, мол какие люди тут. Радугу видят, смеются, черти.

А люди в лодке все плывут, да плывут. По деревне плывут, по полям плывут. Туда-сюда, туда-сюда. Кому надо — подбросят на судне своем чу́дном. Девки все в кульянь дудят, в бутыль заморскую, хохочут, хохочут.

Вот вся деревня только и молится, чтобы солнце землю не жарило. А каждый год одно и то же дело: сухо становится, грязь все густеет. Сначала жители лодки плыть медленней начинают, потом уже радовать не могут всех желающих. Деревенским только и пить водку, только и печалиться.

Знают деревенские, поплавают по селу с месяц эти лодочники, а потом и застывают в поле — пылища, сухость, жара. Ну хоть бы и не наступало лето.

Вон пошто так весну в деревне любят.

А в лето, осень и зиму — ходят, на трубу глазеют. И уже до весны не помнят, что за труба такая. Бык пройдет пнет, мужик посцыт. Скажи кому, что лодка подводная — не поверят. Так и живут в невесеннюю смурь.

Эх!.. Тут уже пастух договаривает.

Мне сказать нечего, я тяну его курево и вон это тяну, как страдание частушечное:

— Ин де таун вея ай воз борн
ливд э мэн ху сэйлд ту си
энд хи толд ас оф хиз лайф…

— Че?.. — перебивает мужик. Я замолкаю. — Тарабарщина какая-то, ебтить! — Заключает пастух.

— Весной договорим.

Договорим, так договорим. На прощании до весны я заканчиваю; согрелся у огня, иду дальше. Вестимо, весной тут все так развезет, что ни пройти, ни проехать. А в пизду! Решаю остаться в деревне; я медленно приближаюсь к дому на отшибе. Его окна будут первыми, куда я постучу в поисках зимнего пристанища. Я окунаюсь в деревню, мама, я уплываю! Ебись оно все колом, маманя, зиму переждем тут!

А дойдет отсюда это письмо, я может еще напишу. Жду вас в гости, барышня, ищите в здешних краях.

Обнимаю, навеки ваш, Ухарь Ильич.

---

Ухарь Ильич Коровин,
ноябрь 2005.

Оставить комментарий (LJ)

---